Интервью с Макиавелли - Леонид Пронский

К 1907 году народный бунт был подавлен жестоким Столыпиным, сменившим Витте (которого народ наградил презрительным прозвищем «графа полу-Сахалинского»). Но для успокоения мятежной знати царь вынужден был пойти навстречу тем самым ее «бессмысленным мечтаниям», в которых ей было отказано при его восшествии на престол. Манифестом 17 октября ей была дарована Государственная Дума, в которую были допущены также и выборные от народа. Крестьянам Николай объявил о прощении долгов, но они все громче требовали раздела помещичьих земель, за которые готовы были бунтовать снова и снова. И земельный вопрос сразу же сделался главным в собраниях новоиспеченной Думы, за что царю пришлось ее разгонять снова и снова. Видя такое обращение со своими выборными, крестьяне окончательно убедились в том, что государь потворствует только знати, и отвернулись от него.

Защитники крестьян, эсеры убили Столыпина в 1911 году, и после этого крестьянская ненависть перешла уже на самого Николая. В добавок ко всему в народе широко распространилось мнение о том, что «царь этот несчастлив» (рождение в день многострадального Йова, Ходынка, проигрыш войны японцам, больной наследник и т.д.).

Народная вера в царя полностью иссякла.

При этом Николая все больше презирала и ненавидела уже и сама знать, – за то, что окружил себя бездарными слугами и министрами, что проиграл войну азиатам, что потакает своим родственникам, что оказался под каблуком у жены-немки, которой позволил и самой вмешиваться в его дела, и допустить к тому темных людей, вроде старца Распутина. От царя отвернулась даже церковь.

Таким образом, к началу 1914 года, когда в Европе исподволь назрела Великая война, Николай сумел уже настроить против себя большинство и народа, и знати. Втянувшись в таких условиях в войну на стороне Британии и Франции, перед которыми он успел накопить к тому времени огромные долги, Николай совершил большую ошибку. Страна была не готова к войне ни морально, ни физически. На худой конец, царь мог бы подключиться к ней на ее последней стадии, когда наступило бы время делить трофеи, как это делают всегда расчетливые американцы. Николай же сразу ринулся исполнять свой «союзнический долг» и бросил свои, плохо вооруженные, войска в наступление.

Как и предсказывал Распутин, русская армия стала терпеть одно поражение за другим, и к осени 1915 года царь потерял уже Польшу, Литву, часть Украины и Белоруссии и 3,5 млн. своих солдат – убитыми, ранеными и взятыми в плен. Ставка его командования перебралась из Барановичей в Могилев, а на восток хлынули потоки беженцев и переселенцев, насильственно угоняемых генералами из оставляемых врагу губерний. Это породило сильное расстройство в тылу и резкую критику его правительства в Государственной Думе.

Побуждаемый мистическими представлениями о своей персоне, Николай отстранил от командования своего дядю и возглавил армию лично, хотя министры советовали ему этого не делать. Но и под его командованием дела на фронте пошли не лучше, и к осени 1916 года общие потери его армии составили уже 6,5 млн. человек. Новобранцы сотнями тысяч дезертировали из армии и сдавались в плен, так что к концу 1916 года солдат на фронте оказалось уже в 3 раза меньше, чем в начале войны.

Новые волны беженцев и дезертиров, затопившие тыл, привели к возникновению голода в городах. Хлеб и топливо стали цениться на вес золота, а бумажные деньги обесценились. Хотя урожай 1915 года оказался самым высоким за последние годы, помещики и крестьяне отказывались продавать хлеб за обесценившиеся деньги. Нехватка продовольствия в городах и на фронте сделалась главной бедой правительства.

Фабриканты и купцы, богатевшие на военных поставках, плохо снабжали армию, а думские заговорщики во главе с Родзянко, урвавшим и для себя подряд на поставку березовых прикладов к винтовкам по завышенной цене, беспрерывно поносили царских министров, требуя их замены «ответственным правительством». Отставной глава Думы, банкир и авантюрист Гучков готовил план перехвата императорского поезда между Могилевом и Царским Селом и принуждения царя к отречению. Князь Львов обсуждал возможность замены Николая его дядей, великим князем Николаем Николаевичем и вел об этом переговоры с последним. При этом заговорщики активно вербовали командующих фронтами во главе с начальником Генерального штаба Алексеевым. И никто из посвященных в их планы, включая и дядю императора, не сообщил о них государю.

Видя невозможность продолжать войну, Николай в октябре 1916 года вступил в окольные переговоры с кайзером о заключении сепаратного мира. Однако Британия и Франция через своих послов возбудили против него правых депутатов Думы, выступивших с публичными обвинениями главы правительства и двора в предательстве. «Что это – глупость или измена?», – восклицал с трибуны Государственной Думы ученый профессор англофил Милюков.

Не видя другой возможности получить хлеб для горожан и фронта, царь объявил в ноябре 1916 года продразверстку, но помещики и крестьяне все равно отказывали в поставках. Дума же только усилила давление на двор и правительство, а столичные газеты и журналы распускали слухи об измене императрицы и сговоре ее с немцами. В этих условиях в Петрограде возник заговор аристократии против царицы, приведший 16 декабря к убийству ее «Друга» – Распутина. «Доколе я с вами, – обещал тот царской чете, – не будет вам ничего худого».

Теперь его, наконец, не стало.

И 14 февраля 1917 года левый депутат-трудовик Керенский публично призвал в стенах Думы уже к «физическому устранению главной опоры средневекового режима». Родзянко заговорил о «начале второй русской революции». Новые неудачи на фронте и резкое ухудшение снабжения хлебом столицы, скованной 40-градусными морозами, окончательно оттолкнули от царя обывателей Петрограда и привели к новому бунту столичных низов и к перевороту, лишившему его власти.

Почему не удержало власть Временное правительство в 1917 году?

Н.М.: Опора всякого государства – государь, с исчезновением которого народ и знать оказываются лицом к лицу в своей непримиримой ненависти и вражде друг к другу. В таких обстоятельствах новый государь учреждается по требованию либо народа, либо знати, в зависимости от того, кому первому представится случай. Знать, видя, что не может противостоять народу, возвышает кого-нибудь из своих и провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолять свои вожделения. Так же и народ, видя, что не может сопротивляться знати, выдвигает кого-нибудь из своих, чтобы обрести в нем себе защиту (древние называли их «тираннами»).

В феврале-марте 1917 года народ в России был вооружен, озлоблен против царя и знати и имел множество способных вождей, давно ожидавших падения Николая и готовившихся к нему. Часть из них отбывала наказание в Сибири, а другая пребывала в эмиграции, действуя оттуда с помощью газет, листовок, брошюр и других средств подрыва власти. Среди последних находился и решительный вождь большевиков Владимир Ульянов (Ленин), застрявший к тому времени в Швейцарии. Но и без него способных кандидатов в тираны у народа было достаточно, что можно видеть уже из быстрого появления целой сети рабочих, крестьянских и солдатских Советов, возникших, как грибы после дождя, уже в начале марта по всей России. Действуя решительно и смело, народные депутаты и вожди смогли созвать первое Всероссийское совещание своих делегатов уже к концу марта 1917 года, а к началу июня они провели уже и свой первый Всероссийский съезд.

Напротив, знать, привыкшая к тайным заговорам за спиной царя и безопасной болтовне в Думе, была не готова к войне за власть. С началом бунта в столице 23 февраля солдаты 100-тысячного Петроградского гарнизона уже на третий день отказались стрелять в народ, вышли из подчинения офицерам и командующему округом генералу Хабалову и высыпали из казарм на улицы с красными флагами и пением «Марсельезы». Отсутствие Николая в столице не позволило ему принимать быстрые решения, и его правительство действовало замедленно и вяло. «Дайте мне власть, – говорил 25 февраля Родзянко, – и я расстреляю, но в два дня все будет спокойно и будет хлеб». Это было бахвальством. И уже через два дня генерал Хабалов заперся с небольшим отрядом в крепости Адмиралтейства, а народ разгромил Арсенал и получил в свои руки оружие, с помощью которого быстро разогнал всю столичную полицию, пытавшуюся водворить порядок. «Зверь вышел из клетки, – писал об этих днях депутат-монархист Шульгин, – но этот зверь был, увы, – Его Величество русский Народ». Лишенное поддержки полиции, царское правительство во главе с князем Голицыным, который, по его же словам, «больше любил и понимал лошадей, чем людей», просто разошлось по домам.